В тюрьме
Своё пребывание в различных тюремных заведениях Ольга Гепнарова начала 10.7.1973 с поступления в следственный изолятор № 1 в Праге — Рузыне. Она была взята под стражу решением городского прокурора уже с 14:00, однако, в Рузыне, попала лишь после окончания первоначального допроса, приблизительно в одиннадцать часов вечера. Конвоировал задержанную следователь, который проводил первый допрос — лейтенант Й.Х.
Она прошла те же приёмные процедуры, как и каждый другой обвиняемый. У неё были отобраны документы, ценные предметы и проведён личный досмотр. Результаты были занесены в три документа: Протокол личного досмотра, Перечень личных вещей и гражданской верхней одежды и Опись ценных предметов заключённого. Она была сфотографирована (классическая тройная фотография), осмотрена врачом, получила арестантскую одежду и предметы личной необходимости. Наконец, после проведения личной гигиены, она сдала гражданскую одежду и после полуночи была помещена в камеру. При составлении Приказа о взятии под стражу, прокурор записал в колонку № 10 (в качестве обращения внимания на меры предосторожности, состояние здоровья обвиняемой и иные важные обстоятельства): «прошу обеспечить усиленную охрану — опасность попыток самоубийства!!! /по возможности, поместить в одиночную камеру/». Вопреки этому предупреждению она была помещена в многоместную камеру. Лишь спустя несколько месяцев, на основании личного заявления, подготовленного Доктором права Т., 19.11.1973 она была переведена в двухместную камеру. Кроме просьбы о предоставлении письменных принадлежностей и бумаги, указала в заявлении и о причинах перемещения — пишет, что в нынешней камере «она испытывает недостаток тишины для того, чтобы она могла как следует подготовить свою защиту». В рузыньском следственном изоляторе она провела первые три недели заключения, в последний июльский день 1973 года была перевезена в павильон № 17 в закрытом отделении психиатрической клиники в Богницах, где провела немногим более трёх месяцев. В начале ноября 1973 года из психиатрической клиники в Богницах возвращена обратно в Рузыне.
Вскоре после рождественских праздников, 27.12.1973, она была
переведена в следственный изолятор № 2 Прага — Панкрац. Не существует ни одного документа, в котором бы упоминались причины этого перемещения, так же как и то, кто принял решение о том, что Ольга Гепнарова была сперва помещена в Рузыне. В качестве одной из версий приходит на ум и такое объяснение — следователи и представители государственного управления, разумеется, сначала не знали, куда преступление Ольги Гепнаровой отнести. Было необходимо опровергнуть то, что каждому во взаимосвязи с этим безумным преступлением приходило в голову — идеологические причины. Поэтому вначале в расследование очень активно включилась Государственная безопасность и я полагаю, что именно эти причины привели к тому, что Ольга Гепнарова сперва была помещена в тюрьму Рузыне, в которой в то время содержались обвиняемые, которые подозревались как раз в этой разновидности преступной деятельности, и дела которых расследовала Государственная безопасность. Также здесь была выстроена относительно крупная сеть информаторов из числа заключённых, некоторые из которых были подсажены и к Ольге Гепнаровой (составляли так называемые Выписки из осведомления, как эти сообщения информаторов называли). Можно предположить, что именно по этой причине было проигнорировано требование прокурора об одиночной камере. В момент, когда удалось это подозрение со стопроцентной уверенностью опровергнуть, исчезли и причины для её дальнейшего пребывания в Рузыне и впоследствии она была перемещена в панкрацкую тюрьму. В следственном изоляторе № 2 она осталась уже до конца своей жизни, где также 12.3.1975 была казнена.
Ольга Гепнарова прожила в заключении 610 дней. Полное изменение образа жизни и окружающей обстановки в совокупности с утратой личной свободы и усиленное угрозой назначения исключительной меры наказания: это всё могло бы, конечно, вывести из равновесия и крепкого мужчину, а не то что молодую девушку. При своём интеллекте она, конечно, должна была осознавать, в какой ситуации она находится, однако, не кажется, чтобы это на неё как-нибудь повлияло — назовём это, например, «странное отношение к остальному миру». С одной стороны, можно сказать, что эти новые обстоятельства частично решили одну из её проблем — получение партнёрш. Некоторые из них, находившиеся с ней в «отношениях», были завербованы Государственной безопасностью с тем расчётом, что своей сексуальной партнёрше, всё-таки, она сообщит немного больше, чем обычной сокамернице. От них, например, следователи узнали то, что «считает следователя, который проводил допрос, примитивным человеком» или то, что «доверилась Доктору медицины В. в том, как её общество обижает и спрашивала его, действительно ли она имеет право на месть, и Доктор медицины В. ей подтвердил, что это право у неё есть». В другой раз она снова рассказывала о своём друге Д.. Рассказывала, что, конечно, разногласия и склоки между ней и Мирославом Давидем возникали даже во время совместного отпуска. Жаловалась, например, на то, что он за неё не заступился, когда они вместе шли в закусочную-автомат напротив «пансионата» и какая-то компания парней ей кричала различные оскорбительные вещи, например: «посмотрите-ка, лесбиянка идёт», и это несмотря на то, что он эти выражения должен был хорошо слышать. Сообщила и то, что считает, что он должен был предчувствовать то, что «она что-то готовит», например, даже по тому, что она хотела ему подарить автомобиль, и то, что он был той последней каплей для того, чтобы она осуществила свой план. Она вспоминала случай, который произошёл во время её вызова на комиссию РНК (Районный народный комитет) в Олешко, когда одна женщина её спросила, что она подразумевает под той местью обществу и действительно ли она не готовится что-то совершить в связи с тем, что она по профессии водитель. Иногда следователей не удовлетворяло то, что Ольга Гепнарова рассказывала сама о себе во время обычной беседы и поручали осведомительнице получить информацию по определённому вопросу. Поэтому, например, её спрашивали, действительно ли она не сбрасывала когда-нибудь до этого в водохранилище Слапы какое-либо транспортное средство, поскольку в то время следователи как раз расследовали дело о нескольких сброшенных личных автомобилях в упомянутый водоём. Ответ был отрицательный. Больше всего следователей, разумеется, интересовали её мнение и отношение к собственному преступлению, об этом она была опрошена в очередной раз. Однажды она сообщила, что «она свой поступок осознаёт и что она с обществом в расчёте, не имеет по отношению к обществу никаких угрызений совести, что она кому-то навредила, и что каждая из жертв сама виновата в своей смерти». В другой раз опять на вопрос, способна ли она ещё когда-нибудь совершить что-либо подобное, она ответила, что «способна, что я за себя не ручаюсь, но сегодня я это бы сделала лишь ради своего удовольствия» ….. «о себе утверждает, что она сильный индивидуум, что она гордится своим поступком, потому что таких людей как она в нашем обществе достаточно, но никто не осмеливается сделать то, что сделала она, потому что они трусливые». Другая сокамерница — информатор сообщает: «В камере пишет пометки с именами людей, которые ей навредили и, якобы, передаст их следователю. Сама о себе говорит, что думает, что она ненормальна, но не хочет, чтобы её объявили ненормальной». Сама о себе, якобы, рассуждала: не шизофреник ли она».
С другой стороны, даже здесь, в тюрьме, Ольга Гепнарова продолжала давать параноидальную оценку окружающим. Отчасти обосновано: она сообщила судебным экспертам, что сразу же поняла, что некоторые из сокамерниц к ней были «подсажены». Отрицательную и скептическую позицию она заняла и по отношению к работникам Совета исправительного воспитания. Отчасти это подтверждает и случай, который она описала в своих заметках и который я здесь частично процитирую:
«Произошёл со мной такой случай: примерно через месяц после своего отмщения я оказалась в другом следственном изоляторе, среди новых людей. При первой возможности надзиратели набрасывались на меня как рой шершней, засыпали меня криками, оскорблениями, ругательствами (например, что я выгляжу как обезьяна, как хожу и т.д.), или что я получила на тарелке жратву. Я им сказала: Если вы ещё не знаете, то я уже отомщена. Так, как вы относитесь ко мне сейчас, вы ко мне относились и до 10 июля, но раньше у вас не было для этого причины, теперь она у вас есть — так действуйте же, твари». При этом эти люди требовали от меня приветствие «добрый вечер» и «добрый день». Этот случай я привожу для того, чтобы объяснить, что надо мной, Ольгой Гепнаровой, вы абсолютно не имеете никакой власти, не существует наказания, которым вы могли бы меня наказать, и нет уже ничего более худшего, чем то, что уже было, что могло бы меня уничтожить, вы можете меня лишь ликвидировать физически, и это всё. Этим вы лишь завершите ликвидацию физическую и моральную, что вы и стремились сделать в течение всей моей жизни. Замечу, что вы стремились к этому независимо друг от друга, и это также иррационально вашей ненависти ко мне: что если кто угодно и где угодно это почувствовал, давал мне понять, или утверждал поступком точно такую же, такую же непреодолимую, чудовищную, животную ненависть, как кто-либо другой в другом месте».
Ольга Гепнарова, несомненно, не была образцовой заключённой. В основном, продолжала вести себя также, как и на свободе. С одной стороны, робкая, интровертная, сторонящаяся других, но с другой стороны — параноидальна в оценке поступков и поведения других людей, с собственной системой моральных ценностей и отрицанием «бесправия». Когда она перешла в последние дни 1973 года из Рузыне в Панкрац, здесь имелись проблемы с отоплением камер. Они отапливались лишь с шести часов утра до двух часов дня. Затем в камерах уже было холодно. В течение нескольких дней написала жалобу, адресованную прокурору, осуществляющему надзор за деятельностью тюрем, в которой ему описала сложившуюся ситуацию. Жаловалась также на то, что прежде чем расчётный счёт переведут из одного следственного изолятора в другой, проходит, как правило, полтора месяца и в это время обвиняемый остаётся полностью без средств. К жалобе присоединилась и её сокамерница.
Я думаю, что в целом она переносила заключение, в рамках своего положения, сперва очень хорошо. Уже в августе 1973 года она сообщила в своём письме, адресованном Мирославу Давиду: … пишу Тебе как свободный человек. Формально это не так», но мне не кажется, что бы её, кроме недостатка сигарет, угнетали также и другие вещи. Подсознательно она, конечно, ощущала определённые «изменения к лучшему» - контакт лишь с ограниченной и неизменной группой людей, постоянный режим дня, во время которого она не должна никого чужого ни о чём просить, обилие возможностей для получения сексуальных партнёрш и, не в последнюю очередь, также ощущение принадлежности к данному сообществу, в то время как, несомненно, большинство её сокамерниц в период своего заключения разделяли негативное мнение об остальном мире «там, снаружи». Вот это, собственно, поняли и впоследствии в своём заключении изложили судебные эксперты, которые, хотя официально (а тогда и согласно названию) тюрьма была местом, в котором человек должен был «исправиться», всё-таки лишь подсознательно чувствовали, что должно бы и «наказывать», и, в общем, логично заметили, что для Ольги Гепнаровой это не было бы «наказанием» в полном смысле этого слова.